НИКТО НЕ ЗАБЫТ. НИЧТО НЕ ЗАБЫТО.

Победа ковалась медленно. Для тех, кто находился в оккупации, для каждого из них, была своя веха, своя дата освобождения родного города, деревни, долгожданного прихода своих. Для жителей Орла это случилось 5 августа 1943 года.

Деревня Корнилово была занята фашистами в самом начале войны, с осени 1941 года. Здесь у немцев была своя дисциплина, масштабных карательных операций не было. Был известен случай, когда расстреляли чернявого русского, с формулировкой-ответом на прошение жителей освободить его: "Nicht Russ, Yude!".
Да, здесь не было вопиющих зверств, изнасилований и прочего. Зверство было тихое, постоянное, тягучее...

Сразу после занятия деревни немцы выгнали из самых добротных домов их хозяев, заняв их место. Семилетнего Витю с матерью и младшенькими сестрёнкой и грудным братишкой выставили из единственного кирпичного дома, гордости покойного деда, и им пришлось переселиться в землянку. Скотину во всей деревне немцы сразу конфисковали и зарезали, все огороды были заняты под немецкие посевы. Так после войны впервые в деревне стали собирать, например, взошедшую фасоль.
Из Москвы мать с детьми приехала в родную деревню, рассчитывая прокормиться своим хозяйством и никак не предполагая, что немец пойдёт так далеко и так быстро.
Позднее, в голодное время, мать свалилась от тифа в сырой землянке. Пока она находилась между жизнью и смертью, младшие детишки скончались от голода. Витя выжил, благодаря своим годам и детской обаятельной улыбке. Своими семилетними босыми ножками он мог ходить по ближним деревням и просить хлебушка.
Как-то в кузове немецкой машины, опрокинулась фляга с джемом. Солдат крикнул стоявшим на почтительном расстоянии голодным детям: "Маленький пан, komm, komm!". Дети, влезли в кузов и за считанные минуты руками и языком начисто вычистили его. Витя помнил, как смотрели немцы. Смотрели и ухмылялись.

Однажды, проходя мимо родного дома, в раскрытом настежь окне, на подоконнике он увидел небрежно оставленный вальтер без кобуры. Красивый, чёрный. Вальтер перекочевал за пояс под рубашонку.
Через пару часов немцы вычислили виновника кражи и повели того за деревню.
Его не расстреляли. Просто посадили в мешок из плотной ткани с готической надписью и скатили с холма. Воздух кончился ещё тогда, когда затягивали мешок. Набив шишки и синяки, Витя протиснул ручонки в дырку, образовавшуюся от столкновения с колючим кустом, насилу выбрался, счастливый, что может дышать. Наверху гоготали по-немецки. Подняв голову, он увидел двух рыжих немцев с засученными рукавами, показавшихся ему громадными.

И вот, август 1943-го. В одно утро начался чудовищный артобстрел. Среди немцев началась паника. Местные жители попрятались в погреба.
Любопытный Витя, убежав от матери, наблюдал из-за нескошенной травы, как немцы вспоминали недавнее поражение и, видимо, проецируя его на нынешний ад, кричали, используя запомнившееся навсегда название теперь как нарицательное: "Шталинград! Stalingrad, mein Gott!".
Какой-то немец вскочил в кабину грузовой машины и завёл мотор. В этот момент снаряд ворвался в кузов. Взрывом солдата швырнуло сквозь стекло на капот. Немец лежал вниз лицом, раскинув руки, на дребезжащем от вибрации капоте. "Надо же, работает. Хорошие моторы у немцев", — подумалось Вите.
Поодаль было перепаханное взрывами поле, чернозём. Оттуда доносились грохот и своеобразный визг. Земля буквально горела, принимая святящиеся столбы снарядов катюш. Это зрелище осталось в памяти на всю жизнь. В детском возрасте не чувствовался страх, лишь сосало под ложечкой от щекочущего нервы огненного фейерверка.

Оставив деревню далеко, Витя добежал до луга. Высокая трава пахла гарью. Вдруг он явно услышал тихий настороженный голос: "Пацан!". Витя оглянулся кругом. Никого. "Пацан!", — ещё более требовательно повторил голос, и тут Витя увидел, как приподнялась травяная голова с парой веток с листьями.
— Немцы близко? — спросила голова.
— А немцы все ушли, убежали, — растерянно ответил Витя.
Тогда голова обернулась назад, и вслед за ней показалась рука. После короткого взмаха луг ожил. Над травой встали бойцы в камуфляже, который сегодня имеет название "леший", численностью примерно до взвода.
Разведчики с ППШ наперевес неслышно, не бряцнув ничем, мягко ступая, быстро проследовали мимо мальчика и растворились в ближайшей роще.

Выйдя на дорогу, Витя увидел нескольких женщин в платках и телогрейках, выбравшихся из укрытий после артподготовки. Внезапно на дороге, из-за возвышенности показался бегущий растрёпанный немец без оружия, налегке. Откуда он взялся? На секунду остановившись, он о чём-то спросил женщин. Те махнули рукой вдаль в направлении дороги. Немец припустил ещё быстрее. Подойдя поближе, мальчик услышал разговор женщин: "Своих побежал догонять".

В дальнейшем, рассказывая об этих событиях, у Вити не раз на его чистые голубые глаза наворачивалась слеза. Правда, тогда его уже звали Виктор Иванович. А я его звал просто папа.

09.05.2020.
...................................................... ............
На фото отец и бабушка.

Ответственность есть проба мужества человека
Горацио Нельсон.

Прогулка на велосипеде в июле, даже таком холодном, как в этом году, мне всегда по душе. Особенно когда едешь по парку. Особенно когда есть цель у поездки, помимо развлечения и физкультурной составляющей.

Когда я добрался до речки, совсем стемнело. Горели фонари на набережной, вывеска закрытого летнего кафе и фонарь над будкой поста охраны парка. На одном из больших стационарных лежаков кто-то тихо беседовал, то ли пара подвыпивших оболтусов, то ли парочка влюблённых. Изредка пробегали по набережной запоздалые бегуны и даже бегуньи. На двух небольших бассейнах, помещённых прямо в речку, также светили фонари, подсвечивая набережную и бегунов или просто прохожих. Был ещё и третий бассейн, но совсем маленький, для малышей, его в темноте можно было не принимать в расчёт. Всё-таки безопасность в парке повысилась с введением постов охраны. Охраны без оружия, полномочий и серьёзных навыков. Однако дисциплинированную правилами, проверками. Опять же, носили единую форму, что не могло не родить хоть какой-то авторитет в глазах хулиганов и кандидатов в оные.

Привычным движением я прислонил велосипед к дощатой стене, отодвинул камень, прикрывающий своеобразный вход, вернее, лазейку под закрытым на ночь кафе, не имеющим фундамента. Подсветил себе телефоном сквозь широкие щели между досками и стал доставать лоточки, которые оставляли сердобольные граждане для расквартированных под верандой усатых и пушистых постояльцев. Старые лоточки я обычно выбрасывал в урны, если последние были полны, то вёз пакет с мусором к выходу из парка до свободной урны. Новые ставил с кошачьим кормом и водой и пропихивал их вглубь с помощью велосипедного насоса, используя его как своеобразный шесток для проталкивания.

Иногда мои подопечные выходили поприветствовать меня, иногда уже спали.
Находясь на корточках, я услышал, как за спиной кто-то приблизился, но остановился на почтительном расстоянии. "Наверно знает меня, — подумалось, — или ждёт, когда обернусь".

Обернувшись, я узнал при свете фонаря с будки эту небольшого роста худощавую фигуру.

— Михаил? — полувопросительно обратился я.

— Здоро́во! — услышал я в ответ. — А я всё смотрю, ты или не ты.

Фигура в бежевой форме приблизилась, Михаил дружелюбно улыбался. Я забыл, сколько ему было лет, но на вид около шестидесяти, седой, но бодрый.

— Тебя наконец на этот пост перевели?

— Веришь, за четыре года первый раз на этом посту. А ты всё котеек балуешь?

— А что делать, — наигранным философским тоном, но тоже с улыбкой ответил я.

— Бегают тут вечером, играют, — добродушно рассказывал Миша.

По всему было видать, что сутки одному дежурить было скучно, и он был рад общению. Да и как могло бы быть иначе.

Последний раз мы виделись в декабре перед новым годом. После вахты, охранники уезжали домой. Михаил возвращался в Чувашию, откуда он был родом.

Голос по рации призывно заворчал:

— Водяной, водяной, как слышно?

Михаил ответил:

— Слушаю тебя, дровяной.

Поговорив с коллегой, Михаил с улыбкой поведал:

— Напарник меня зовёт "водяной" — потому что я у воды. А я его — "дровяной". У него же там дерево это, с замками.

— А, то декоративное с замочками на ветках?

-Ага, точно, — усмехнулся Миша, — так мы и развлекаемся, нас же никто не слышит.

— Ну, и как тебе работается на этом месте? Хлопотно наверное?

Миша открыл было рот, но тут же закрыл его, ощетинив седые усы и как бы слегка задохнувшись от внезапно охватившего возмущения.

— Да... — махнул он в сердцах рукой, — не спрашивай! Постоянно пьют, в бассейн лезут...

— Шумят?

— Да шумят-то ладно, мне всё равно не спать. А то вот случилась такая история...

Миша достал сигарету и не спеша закурил, глядя вдаль за реку, где стояли облака, подсвеченные огнями с Нижних Мнёвников. Я понял, что история будет, по меньшей мере, любопытная.

— Иду я как-то на пост поутру, в пять тридцать. А я люблю идти вдоль берега, если не спешу. В этот раз вышел пораньше, народу никого. Смотрю, девка стоит по пояс в воде, голая, без одежды. Стоит и смотрит. А на улице градусов 12. Я окликаю её, она оборачивается, отстранённая какая-то, а уже вся синяя от холода, лет двадцати пяти. Отвечает, мол, что вам надо?

Я говорю, вылезай, вода холодная, ты, вон, посинела вся. А она мне глухо так: "Я... топиться хочу".

Я ей: "Да ты что?". И говорю всё, говорю. "Как зовут тебя?". Она, говорит, Лариса.

Я: "Лариса, не дури. Лара вылезай давай... Да что случилось-то?".

Говорит, с мужем поссорилась. А сама не вылезает, оглянется вполоборота, и всё в реку смотрит.
То ли под наркотиками была, но отвечала внятно, не пьяная. Я их, наркоманов, не люблю, тля.
А тут что делать?

Глаза через очки у Михаила лихорадочно заблестели.

— Как я потом жить с этим стану? Пришлось бы кидаться за ней в реку, куда деваться?!

Я понимающе закивал, нахмурив брови.

— Я ей: "Лара, Ларочка, вылезай, замёрзла, муж сам уж пожалел наверное, волнуется." Руку ей подал...протянул. "Вылезай, вылезай", — говорю, так настойчиво, требовательно, но с мягкостью.

Подала в ответ руку, вылезла. Стоит босая, дрожит. Я ей её одежду протягиваю. Она не обращает внимания, в туфли ступила, поёрзала ногами, влезла. Развернулась и пошла потихоньку в сторону Крылатского.

— Голая?

— Да! Я ей: "Лариса! Так нельзя, оденься!". Она остановилась как в тумане, взяла одежду, стала одеваться. А из одежды только шорты короткие да маечка!

— И трусов нет?

— Нет!

— Может, из клуба какого под утро выбралась? Вон Sexton рядом...

— Не знаю... может.

Миша затянулся очередной сигаретой.

— Да, затянуло девку, — сочувственно произнёс я, — так и ушла?

— Пошла, вроде уверенно. Я как-то успокоился. А то... ну, как с этим жить?

— Хорошо, что ты подвернулся ей. И что пошёл вдоль берега. Ведь ни одной живой души не было?

— Ни одной! Ни рыбаков, никого. Не люблю я их, наркоманов...

Михаил замолчал.

Он докуривал, я прислушивался. Лежаки опустели, физкультурники исчезли.

А как внуки, Миш? — вдруг спросил я, как будто вспомнив более лёгкую тему для разговора.

Он улыбнулся.

— Хорошо. Скучают по деду. Тут операцию на глазу делал, слёзный канал воспалился. В стационар лечь отказался, вернулся с огромным синяком. Так младшенький не узнал деда, испугался.

Миша рассказывал про внуков, про медицину в Чебоксарах.

А я думал: кому-то повезло, что есть в Филёвском парке такой простой, но добрый и надёжный человек, Миша. И может, ещё кому-то не раз повезёт с ним.

29.07.2019.
...................................................... ...................................................... ..............................................
Фото моё. Будка, кафе и волейбольная площадка в Филёвском парке осенью, Москва.

Источник: https://poembook.ru/poem/2228260-professi...

Артём наслаждался воздухом Крыма. Пейзаж и запах моря будил в душе творческую жилку. Кто бы мог подумать, что и душа тоже состоит из каких-то жил, как, и, собственно, тело. Нет, пожалуй, это мыслящие прозаически люди могли дать такое название живой струне. У души струны, а у тела жилы, это больше походит на правду.

По случаю, нужно было отъехать из посёлка в Феодосию. На обратном пути, стоя на остановке, он заметил девушку с чемоданом и большой сумкой. Несмотря на слегка усталый вид, девушка смотрела бойкими серыми глазами вокруг, как будто охраняя личное пространство, ограниченное её багажом. Мужчина в очереди, устав ждать маршрутку, махнул рукой и шагнул к призывно открытой дверце такси. Артём сделал шаг, заняв освободившееся место в очереди, оказавшись теперь вплотную к чемодану сероглазой попутчицы. Девушка была довольно крепкой, с хорошей фигурой. На таких засматриваются большинство мужчин и даже некоторые юнцы. Почти сразу подошла маршрутка. Багажное отделение у автобуса располагалось сзади и его вносили через заднюю дверь, но девушка решительно не желала терять свои вещи из поля зрения. Артём помог ей затащить их в салон, и им даже удалось занять два последних места в конце. Чемодан стоял рядом, сумка оказалась на коленях Артёма, на своих же коленях девушка держала в охапку большой пакет. Разговорились.

Её звали Натальей. Добиралась до Феодосии она больше суток, меняя транспорт, через границу с Украиной. Работала терапевтом в поликлинике, сейчас же, в свой короткий отпуск на десять дней, вырвалась к морю. Наталья оказалась довольно словоохотливой. Личная жизнь , с её слов, была в данный момент довольно неопределённой, перспективы с имевшимся молодым человеком выглядели весьма туманно. Впрочем у многих отдыхающих, независимо от пола, по их рассказам личная жизнь выглядит неопределённой. Совсем не иметь её было бы явным моветоном, понижающим оценку в глазах окружающих.

Добрались без приключений. Артём проводил девушку до съёмного жилья, втащив чемодан на третий этаж одной из тех уютных построек, которые теперь на юге в объявлениях именовались "апартаментами". Договорились встретиться вечером на набережной.

Прогуливаясь вдоль пляжа, они разговаривали по душам, смотрели на огни дискотек и кафе с романтическими названиями с приморским колоритом, которые сменяли друг друга пёстрой вереницей:. "Волна", "Камышовый рай", "Богема". В одном из них они пили вино и продолжали говорить. В короткое время отпуска все события форсируются, и выглядит это совершенно естественно, как будто кто-то крутит стрелки невидимых часов в голове вперёд, прокручивая за календарный час все двенадцать. Двенадцать часов жизни в совершенно иных рамках, переполненных чувствами и жаждой оставить позади год будничной хлопотливой суеты — другими словами посещает нескончаемая жажда праздника.

Наталья почти не расспрашивала Артёма о его жизни, предпочитая после дневного отдыха болтать о своих пристрастиях, о том, как она любит отдыхать, где дешевле номера и где не разбавляют вино и подают сочные люля и шашлык. Отдохнув с дороги, она щебетала, улыбалась, двигала плечами в такт игравшей музыке.

Артём смотрел на неё, слушал, и ему казалось, что они давно знакомы. Ему захотелось поделиться с девушкой тем настроением, которое он пестовал в себе уже больше двух недель, этим морем, пробуждающим романтику даже в самых заскорузлых душах, величавыми и задумчивыми горами, преображавшимися при отблесках заката и совершенно иначе, но тоже грациозно выглядевшими при утреннем добродушном солнце.

Традиционно за вдохновением сюда приезжали художники, встречавшиеся в бухтах то там, то здесь с мольбертами на подставках и без, пишущая братия. Встречались танцовщицы, балерины и даже актёры. И, конечно, целые колонии любителей йоги, медитаций и всякого рода раскрепощений. Глядя на всю эту публику, понимаешь, что попал в атмосферу вечного досуга, где потехе выделялся вовсе не час, а самым бессовестным образом всё время, имевшееся в наличии.

Наталья звонко смеялась, горевшие от вина и возбуждения щёчки выглядели чуть по-детски умильно.
Взявшись за руки они снова пошли по набережной, ближе к морю, где шум кафе уже не заглушал мерный голос ласковых волн.

Артём рассказывал он чувствах, которые здесь вытесняют мысли о повседневных заботах, о меняющихся вкусах, восходящих всё более к лирике, о том, что при отсутствии агрессии у окружающих тебя здесь людей, такой частой в стиснутом метро или каждодневных пробках, совсем по-другому начинаешь думать и говорить.
Вспомнив Волошина, который творил совсем рядом от этих мест, Артём поведал Наталье, что и сам он пишет стихи.

И прочёл то, которое помнил наизусть, поскольку оно было когда-то выстрадано и пережито, про короткий роман, не имевший и не способный иметь продолжения, про девушку, играющую чужие роли, разочаровавшись в собственной. Про страсть и мудрость, не дающую упасть в заманчивый омут...

После паузы, Наталья тихо спросила:
— Сам написал?.
— Да.

Помолчав, она мечтательно произнесла: "А я люблю...бастурму...".

©